Елизавета Дворецкая - Корни гор, кн.1: Железная голова

Но все же это гнусно! Борглинда с силой защелкнула дужку замка и сама вздрогнула от резкого железного звука – будто дикий зверь лязгнул зубами прямо над ухом. Он где-то здесь, этот подлый зверь, волк лжи и предательства. Подлость – оружие слабых. Так, Гримкель конунг? Один фьялльский ярл пропадет в горах, потом второй, который пойдет его искать… Потом сам Торбранд конунг. И квитты опять никому не платят дань! Как все хорошо!

Как бы не так! Борглинда стиснула кулаки на коленях. Она была достаточно умна, а опыт собственной недолгой жизни научил ее не доверять сладким надеждам. Гримкель конунг – несчастливый человек. Даже подлости ему не удаются. Все кончится тем, что двадцать фьяллей разобьют двести квиттов и увезут вместе с железом головы вождей. И разорят в отместку Острый мыс, чтобы тут осталось пустое место. И трава вырастет на месте домов, кусты прорастут между обугленными бревнами…

Борглинда зажмурилась. Она так ясно представила себе это, даже не картину разрушения, а ощущение пустоты, смерти там, где недавно царила жизнь. Синяя зимняя ночь, гладкие груды нетронутого снега, закрывшего развалины домов… Будущее казалось безнадежным.

Не в силах больше сидеть под грузом этой тоски, Борглинда встала и пошла из девичьей, бессмысленно вертя в руках ключ от сундука. Ей хотелось хоть немного простора, движения и воздуха, хоть один глоток!

На дворе был поздний осенний вечер. Все небо затянули темно-серые, с синеватым отливом тучи, только на западе висела неширокая багряно-розовая полоска, маленькая, робкая. Она точно сама удивлялась, как ее занесло в это железное царство и почему тупые и тяжелые облака до сих пор не задавили ее. Если полоска не врет, завтра будет ясный день…

Ветер нес запах загнивающей листвы и морской воды. Было слышно, как по каменным плитам, выступающим из земли, с шорохом катятся сухие листья. Борглинда вертела в руках ключ, и ей нестерпимо хотелось домой. Так легко было представить, что за спиной у нее не это сборище всякой швали, а прежний дом Лейрингов. Тот дом, в каком она жила маленькой – с отцом, с дядьками, братьями, с кучей всякой родни и гостей. Конечно, Йорунн и тогда ворчала по всякому поводу и без повода, Далла и Мальфрид вечно бранились, Гудрун ссорила братьев и поклонников, а отец, Халькель, на пирах напивался и так безбожно хвастал, что мать краснела и даже Борглинде делалось стыдно. Но все же это был их дом, усадьба Лейрингов. Его прозвали Вороньим Гнездом, но с ним считался даже конунг. А теперь даже тот фьялль, Асвальд ярл, больше хозяин здесь, чем они…

Кто-то тронул ее за плечо. Борглинда вздрогнула и отшатнулась.

– Да не бойся, это я! – сказал смутно знакомый голос. Фигура показалась чужой, но по белеющей в темноте светловолосой голове она узнала того парня-барландца, что рассказывал «сам ты не покойник». Грам… Гельд.

Борглинда перевела дух и нервно засмеялась, подавляя стыд и досаду. Подумать только! Девушка из рода Лейрингов на пороге своего собственного родного дома боится любого шороха, точно в темном лесу!

– Это ты! – небрежно сказала она. Сердце билось, и ей было неловко, точно чужак мог как-то увидеть ее безрадостные и унизительные мысли. – Что ты тут бродишь? Отхожее место вон там, за углом справа.

– Не беспокойся, прекрасная дева, это строение я умею находить в любой усадьбе, – ответил барландец, и было слышно, что он улыбается. – А ты не туда ли собралась? Давай я тебя провожу. Мало ли что…

– Ну, да! Придумал укромное темное место! – Борглинда вспомнила слова обиженного вандра. – Нет уж, Фрейр лживых саг! У себя дома я сама найду дорогу куда мне надо!

– Ты обиделась? – уже без смеха, встревоженно спросил Гельд. – Я не хотел. Ты помнишь, что про укромное место вообще сказал не я? Не считай меня неучтивым дураком, я знаю, что можно говорить служанкам, а что родственницам конунга. Мне не пришло бы в голову…

– Ах, иные служанки сейчас счастливее, чем родственницы конунга! – перебила его Борглинда. – Я бы лучше была служанкой где-нибудь подальше, чтобы не видеть ни конунгов, ни фьяллей!

– Зря ты так. – Гельд прислонился плечом к стене, как будто устраивался для долгой беседы.

Он держался так просто, без надменности и без заискивания, будто говорил с собственной сестрой. Сам голос его вызывал доверие, и Борглинда слушала, чувствуя невольную благодарность хоть к одному живому человеку, который расположен с ней поговорить.

– У всех свои несчастья, – говорил он, держа в руке деревянный стаканчик с игральными костями и слегка им потряхивая. – У нас прошлой зимой был мор, из каждых пяти человек двое умерло. А у грюннингов два сына старого конунга делят власть: обходят страну каждый со своим войском, требуют от тингов признания и убивают тех, кто успел признать другого. А у вандров вообще нет конунгов – у них пятнадцать или двадцать штук херсиров, и каждый вроде конунга в своей округе. Они только и делают, что ходят войной на соседей. Так что тихое место… Разве что Эльденланд. И то там, говорят, из земли брызжет огонь. Не знаю, может, врут. Я, кстати, туда собираюсь. Не хочешь со мной?

Борглинда криво улыбнулась, стараясь сдержать слезы. Рассказ о несчастьях чужих племен ничуть ее не утешил, наоборот. Эта тьма заливает весь мир! На всей земле нет спокойного места. Поедем со мной! Смеется, что ли? Куда она может отсюда уехать?

– Тебе хорошо, – ответила она наконец, слыша, что от сдержанных слез голос стал густым и неровным. Проклятый! – Ты куда хочешь, туда и едешь. А я тут… как коза на веревке. И все жду, что со мной будет. Йорунн все грозится… У меня было три сестры! Где они все?

– Ну, ладно! – Гельд тоже услышал, что она едва не плачет.

Неожиданно он подвинулся к ней, обнял за плечи и хотел прижать к груди, как обиженного ребенка, но Борглинда вырвалась и отстранилась. Вот еще!

– Все в конце концов может выйти не так плохо! – продолжал Гельд. – Когда-нибудь все устраивается. Жизнь, понимаешь ли, как река: даже если ее завалит камнями, она все равно пробьет себе дорогу. По капельке, по ручейку… Каждый человек хочет жить, и каждый в отдельности делает все, чтобы выжить. И в итоге общими усилиями жизнь налаживается. Видела когда-нибудь муравейник?

– Тебе хорошо говорить! – повторила Борглинда. Слезы наконец отступили, голос стал обычным, и она горячо продолжала: – Жизнь налаживается, если ее налаживать. А если каждый рушит собственный муравейник, тащит на себя все иголки… И лучшее, что может сделать, – забиться в щель и ждать! И повторять, что честь – богатство сильных! А слабым, дескать, все прощается! Прощается даже перебить во сне людей, которым клялся в дружбе, и… Копать могилу самому себе! Только так все и выходит! Все хуже и хуже!