Дэн Абнетт - Сожжение Просперо

— Ах.

Эмантин кивнул на пурпурную коробочку, которую Хавсер все еще сжимал подмышкой.

— Ты заслужил ее, Каспер. Ты и вся Консерватория. Это часть всеобщего признания, о котором я говорил. Все это очень важно, ведь таким образом мы сможем переубедить сомневающихся.

— Переубедить в чем? – спросил Хавсер.

— Скажем так, в необходимости содействия Консерватории. Поддержка очень важна, особенно в нынешней ситуации.

— В какой еще нынешней ситуации?

— Ты должен ценить эту награду, Каспар. Для меня она символ того, что Консерватория стала глобальной силой в Объединении…

И ничего, что твое имя теперь будет навеки связано с Консерваторией лишь благодаря тому, что ты находился в конце бюрократической цепочки, когда я впервые задумался о ее создании, подумал Хавсер. Твоей карьере это нисколько не навредило, Гиро Эмантин. Увидеть важность проекта консервации, проявить поддержку и защиту, когда остальные этим пренебрегли. О, какой же ты гуманный и бескорыстный человек! Совершенно не такой, как остальные политики.

Префект-секретарь продолжал говорить.

— Поэтому мы должны быть готовы к изменениям в течение следующего десятилетия, — вещал он.

— Простите, каким изменениям?

— Консерватория стала жертвой своего успеха! – рассмеялся Эмантин.

— Правда?

— Нравится нам это или нет, но пришло ей время стать легитимной. Я не могу оберегать Консерваторию вечно. Мое будущее лежит несколько в иной плоскости. Возможно, меня назначат сенешалем на Луну или Марс.

— А мне говорили, вам дадут место в Совете.

Лицо Эмантина приняло скромное выражение.

— О, даже не знаю.

— Мне так говорили.

— Суть в том, что я не смогу опекать тебя вечно, — произнес Эмантин.

— Я понятия не имел, что Консерваторию кто-то опекает.

— Ресурсные затраты и персонал значительно возросли.

— И за всем этим тщательно следят.

— Естественно. Но меня тревожит ее сфера компетенции. Консерватория обладает всеми признаками важного правительственного органа, значительным и все время увеличивающимся людским ресурсом, но в то же время она действует отдельно от Администрации Гегемона.

— Так и должно быть, — ответил Хавсер. – Именно так она и развивается. В своей деятельности мы прозрачны и открыты для всех. Консерватория – публичное учреждение.

— Возможно, ей пришло время подчиниться Администрации? – сказал Эмантин. – Поверь, так будет лучше. Централизация пойдет на пользу не только бюрократическому менеджменту, но и архивации и доступу в различные зоны, не говоря уже о спонсировании.

— Мы станем частью Администратума?

— Просто для облегчения бухгалтерского учета, — ответил префект-секретарь.

— Что ж… я несколько сомневаюсь. На самом деле мне это не очень нравится. Думаю, остальные со мной согласятся.

Префект-секретарь отставил свой дижестив и сомкнул пальцы на руке Хавсера. Юношеская ладонь стиснула старческую руку Хавсера.

— Как говорит Сигиллайт, все мы должны в едином порыве и с максимальной гибкостью идти к Объединению, — произнес Эмантин.

— Объединение Терры и Империума, — парировал Хавсер. – Это ведь не объединение всех интеллектуальных отраслей человеческой деятельности…

— Доктор Хавсер, в случае сопротивления они могут отказаться обновлять устав. У вас ушло тридцать лет на то, чтобы доказать им важность консервации. Теперь многие в Совете понимают необходимость сохранения знания, поэтому они решили, что пришло время передать это дело в руки Администрации Гегемонии. Нужно, чтобы процесс стал официальным, санкционированным и централизованным.

— Понятно.

— В следующие пару месяцев я собираюсь передать многие обязанности своему заместителю, Хенрику Слюссену. Ты встречался с ним раньше?

— Нет.

— Я организую вам встречу завтра во время визита на фабрику. Там и познакомитесь. Хенрик необычайно способный, и возьмется за дело так, что у тебя не будет никаких нареканий.

— Понятно.

— Хорошо. И вновь, мои поздравления. Ты заслужил эту награду. Пятьдесят лет, да? Подумать только.

Хавсер понял, что аудиенция закончилась. Его стакан также опустел.

— Как могло пройти столько времени? – спросил он, когда астартес вывели его из зала с кострами в длинные продуваемые сквозняками коридоры Этта. Вокруг них свистел ветер. Без освещения его левый глаз вновь ослеп.

— Ты спал, — ответил рунический жрец.

— По твоим словам, девятнадцать лет, но ты ведь имел в виду фенрисские годы, да? Ты говорил о великих годах?

— Да.

— Но они же в три или даже четыре раза дольше терранских!

— Ты все это время спал, — повторил рунический жрец.

У вышнеземца закружилась голова. Дезориентация была сильной и тошнотворной. Он испугался, что ему может стать плохо или даже потерять сознание, но ему также было страшно выказать слабость перед астартес. Он боялся астартес. Страх усиливал дезориентацию, и от этого вышнеземец чувствовал себя еще хуже.

Вместе с ним шли рунический жрец, Варангр и еще один человек, чьего имени вышнеземец не знал. Скарси не выразил особого желания пойти с ними. Он вновь занялся своими игральным доскам, словно вышнеземец был не более чем помехой, покончив с которой, он вернулся к несомненно куда более важной возне с костяными фишками на инкрустированных досках.

Астартес указывали ему путь легкими хлопками по плечу. Они вели его через огромные скальные крипты и базальтовые чертоги, зияющие пустоты из гранита и высеченные в камне погребальные залы с костяными плитами. Все это он видел правым глазом в зеленом свете, тогда как для левого постоянно царила непроглядная мгла. Кругом не было ни души, за исключением заунывного стенания ветра. Высеченные в преддверии немыслимого числа покойников, в ожидании трупов миллионов воинов, которых принесут сюда на щитах и упокоят с миром, гигантские склепы походили на могилы, которые ждали своих павших. Миллионы. Миллионы миллионов. Легионы павших.

Ветер репетировал роль главного плакальщика.

— Куда мы идем? – спросил вышнеземец.

— Увидеться со жрецами, — ответил Варангр.

— Но ты ведь жрец, — полуобернувшись, вышнеземец взглянул на Охтхере. Варангр легко подтолкнул его вперед, чтоб он шел дальше.

— Других жрецов, — сказал Варангр. – Иного вида.

— Какого еще иного вида?

— Понимаешь, иного, — отозвался безымянный астартес.

— Не знаю. Не понимаю, — сказал вышнеземец. – Я ничего не понимаю, и к тому же мне холодно.