Дэн Абнетт - Сожжение Просперо

— Гедрат видел. Ты использовал имя как шибболет[82].

— Верно.

Наступило молчание.

— Я понимаю, что ты сейчас будешь решать мою судьбу, — сказал вышнеземец.

— Да, именно так. Решать придется мне, ибо теперь я – ярл, а Гедрата более нет с нами.

— А почему не… твоему примарху? – спросил вышнеземец.

— Волчьему Королю? Это не то решение, которым он станет себя утруждать, — ответил Огвай. – В сезон, когда ты появился, в Этте хозяйничала Тра, поэтому Гедрат был командующим лордом. Он принял тебя по своей прихоти. Теперь же я узнаю, придется ли Тра пожалеть об этом. Ты действительно хочешь познать нас?

— Да.

— Это значит познать выживание. Познать убийство.

— Ты о войне? Большую часть жизни я прожил на Терре, мире, который даже во время восстановления продолжают разрывать конфликты. На своем веку я повидал достаточно войны.

— Я говорю не совсем о войне, — туманно заметил Огвай. – Война – лишь совершенствование и упорядочение куда более ясной деятельности – выживания. Иногда, на самом примитивном уровне, быть живым означает делать так, чтобы другие люди переставали таковыми быть. Вот чем мы занимаемся. И в этом мы чрезвычайно хороши.

— В этом я не сомневаюсь, сэр, — ответил вышнеземец.

Огвай взял обеими руками кубок и задумчиво поднес его к губам.

— Жизнь и смерть, — тихо произнес он. – Вот для чего мы предназначены, вышнеземец. Там-то и находится поле нашей деятельности. Ту нишу мы занимаем. В том месте вершится вюрд. Если хочешь пойти с нами, тебе придется познать их. Тебе придется приблизиться к ним. Скажи, был ли ты когда-нибудь рядом с ними? Был ли ты когда-то в месте, где они пересекаются?

Он слышал музыку. Кто-то играл на клавире.

— Почему я слышу музыку? – спросил он.

— Не знаю, — ответил Мурза. Его это явно не волновало. Он был целиком погружен в изучение разложенной на покореженном столе огромной кучи манускриптов и карт.

— Это клавир, — сказал Хавсер и поднял голову.

День был ясным и солнечным. Белая пыль, вздымавшаяся от артобстрела армии, казалось, высушила вчерашние хляби и подарила небу насыщенный темно-синий цвет, словно футерованной бархатом крышке коробочки. Сквозь выбитые окна и дверь лился солнечный свет, неся вместе с собою звуки далекой музыки.

В здании когда-то располагалась канцелярия, возможно, по патентным правам или юридической деятельности, но бронебойный снаряд прошил его верхние этажи подобно тому, как пуля пробивает насквозь череп. Пол главного офиса, в котором они сейчас и находились, был темно-синим от упавших с полок сотен банок с чернилами, которые впитались и засохли еще пару месяцев назад. Синий пол походил на небо снаружи. Хавсер стоял в пятне света и слушал музыку. Он не слышал игру на клавире уже много лет.

— Взгляни сюда, — сказал Мурза. Он передал пиктер Хавсеру, и тот посмотрел на картинку на экране в задней части аппарата.

— Только что поступило от нашего контакта, — сказал он. – По-твоему, это оно?

— Качество изображения никудышнее… — начал Хавсер.

— Но ты-то не дурак, — отрезал Мурза.

Хавсер улыбнулся.

— Навид, это была самая милая вещь, которую ты когда-либо говорил обо мне.

— Заканчивай, Кас. Взгляни на пикт. Это наша коробочка?

Хавсер вновь взглянул на картинку, сравнив ее с разнообразными древними пиктами из архива и справочными чертежами, которые Мурза разложил на столе.

— Кажется настоящей, — сказал он.

— Я б сказал даже, она прекрасна, — улыбнулся Мурза. – Но я не хочу такого же провала, как в Лангдоке[83]. Мы должны быть уверены в ее подлинности. Взятки, которые мы дали, комиссионные посреднику. И это еще далеко не конец, можешь не сомневаться. Местное духовенство нужно постоянно подпитывать финансово, чтобы оно не вставляло нам палки в колеса.

— Действительно? Думал, они должны благодарить нас. Мы пытаемся вывезти их наследие, пока война не уничтожила его. Разве они не понимают, что мы пытаемся спасти то, чего они сами не могут?

— Ты же знаешь, что все обстоит несколько сложнее, — ответил Мурза. – Это вопрос веры. Ты, как прилежный катарский мальчик, должен как никто другой это понимать.

Хавсер не заглотнул наживку. Он никогда не пытался скрыть верования, которые ему привили в детстве. В общине, которая стала ему домом, исповедовали катарскую религию, как и во всех общинах и лагерях урского проекта. Город, построенный верующими и для верующих. Привлекательная идея, которую попытались воплотить в жизнь, но она, как и множество подобных ей, не сумела стать тем фундаментом, на котором бы смогло подняться человечество после Древней Ночи. Хавсер никогда не считал себя особо верующим человеком, но испытывал бесконечное терпение и уважение к мировоззрению людей вроде ректора Уве, который, в свою очередь, никогда не навязывал своей веры Хавсеру. Он полностью поддерживал его в его стремлении поступить в университариат. Много лет спустя, в разговоре с деканом факультета, Хавсер по чистой случайности узнал, что поступил в Сардис лишь из-за письма, которое Уве послал главе приемной комиссии.

Без помощи ректора Хавсер никогда бы не покинул общину и Ур, не поступил бы в академию. Вместо Сардиса Хавсер все еще торчал бы в общине, когда с западных склонов радиационных земель спустились хищники, человеческие хищники, и положили конец мечте об Уре.

То было избавление, из-за которого он даже спустя два десятилетия чувствовал себя неловко.

Хавсер всегда увлекался традициями, историей веры и религии, хотя в модерный век сложно было верить в бога, который никогда даже не пробовал как-нибудь заявить о своем существовании, но при этом был человек, который именно так и поступал. Говорят, Император пресекал любые попытки наречь Его богом или обожествить, но никуда не деться от факта того, что когда Он возвысился на Терре, все уцелевшие верования и религии мира испарились, подобно пересыхающему летом ручейку.

Но вот Мурза, тот скрывал свое вероисповедание. Хавсер знал, что Мурза также был катаром. Временами они говорили об этом. В катарстве существовало ответвление милленарианизма[84]. В протоверованиях, из которых оно возникло, говорилось о Конце Времени, Апокалипсисе, во время которого придет Спаситель, дабы увести праведников на небеса. Что ж, Апокалипсис наступил. Он назывался Раздором и Древней Ночью. А вот Спасителя все не было. По мнению некоторых философов, преступления и грехи человечества были столь тяжкими, что с искуплением придется повременить. Избавление отложили до тех пор, пока люди вдоволь не настрадаются, и лишь после этого пророчество исполнится до конца.