Аркадий Стругацкий - Град обреченный
— Хватит! — заорал Андрей, но Изя вырвал у него подшивку, забежал за ликующую Сельму и, шипя и брызгаясь, продолжал оттуда:
— «…Не будем говорить о речах, будем говорить о делах! Фридрих Гейгер отказался от поста министра информации; Фридрих Гейгер голосовал против закона, предусматривающего крупные льготы для заслуженных деятелей прокуратуры; Фридрих Гейгер был единственным видным деятелем, возражавшим против создания регулярной армии, в которой ему предлагалась высокая должность…» — Изя зашвырнул подшивку под стол и принялся потирать руки.
— Ты всегда был потрясающим ослом в политике! Но за эти последние месяцы ты поглупел просто катастрофически. Поделом тебе начистили чайник! Глаз-то хоть цел?
— Глаз цел, — медленно сказал Андрей. Он только сейчас заметил, что Изя как-то неловко двигает левой рукой и три пальца на этой руке у него не сгибаются вовсе.
— Да выключи ты его к чертовой матери! — заорал Кэнси, появляясь в дверях. — А, Андрей, ты уже здесь… Это хорошо. Здравствуй, Сельма, — он стремительно пересек комнату и вырвал вилку репродуктора из розетки.
— Зачем? — закричал Изя. — Я хочу слышать речи моих вождей! Пусть гремят боевые марши!…
Кэнси только бешено глянул на него.
— Андрей, пойдем я тебе расскажу, что мы сделали, — сказал он. — И нужно подумать, что делать дальше.
Лицо и руки его были покрыты копотью. Он устремился в глубь редакции, и Андрей пошел за ним. Только сейчас он почувствовал, что в помещениях основательно попахивает горелой бумагой. Изя с Сельмой шли позади.
— Всеобщая амнистия! — шипя и булькая, повествовал Изя. — Великий вождь открыл двери узилищ! Ему понадобилось место для других заключенных… — Он заухал и застонал. — Всех уголовников выпустили до единого, а я ведь, как известно, уголовник! Даже бессрочников выпустили…
— Худой стал, — говорила Сельма с жалостью. — Все на тебе висит, облезлый ты сделался какой-то…
— Так ведь последние дни — три дня — ни жрать не давали, ни умываться…
— Так ты, наверное, есть хочешь?
— Да нет, ни черта, я тут нажрался…
Они вошли в кабинет Андрея. Здесь стояла ужасающая жара. Солнце било прямо в стекла, и жарко пылал камин. Перед камином сидела на корточках шлюшка-секретарша, тоже чумазая, как и Кэнси, и старательно ворочала кочергой в груде горящей бумаги. Все в кабинете было покрыто копотью и черными клочьями бумажного пепла.
Увидев Андрея, секретарша вскочила и улыбнулась ему испуганно и заискивающе. «Вот уж не ожидал, что она останется», — подумал Андрей. Он сел за свой стол и виновато, через силу, покивал ей и улыбнулся в ответ.
— …Списки всех спецкоров, списки и адреса членов редколлегии, — деловито перечислял Кэнси. — Оригиналы всех политических статей, оригиналы его недельных обзоров…
— Статьи Дюпена надо сжечь, — сказал Андрей. — Он у нас был главный антиэрвист, по-моему…
— Уже сжег, — нетерпеливо сказал Кэнси. — И Дюпена, и, на всякий случай, Филимонова…
— Что вы суетитесь? — сказал Изя весело. — Да ведь вас на руках носить будут!
— Это как сказать, — мрачно проговорил Андрей.
— Да чего там «как сказать»! Хочешь пари? На сто щелбанов!
— Да подожди, Изя! — сказал Кэнси. — Заткнись ты, ради бога, хоть на десять минут!… Всю переписку с мэрией я уничтожил, а переписку с Гейгером пока оставил…
— Протоколы редколлегии! — спохватился Андрей. — За прошлый месяц…
Он торопливо полез в нижний ящик стола, достал папку и протянул ее Кэнси. Тот, скривившись, перебросил несколько листков.
— Да-а-а… — сказал он, качая головой: — Это я забыл… Вот как раз выступление Дюпена… — Он шагнул к камину и швырнул папку в огонь. — Перемешивайте, перемешивайте! — раздраженно приказал он секретарше, которая слушала начальство, приоткрывши рот.
В дверях появился заведующий отделом писем, потный и очень возбужденный. На руках перед собой он тащил кипу каких-то папок, прижимая их сверху подбородком.
— Вот… — пропыхтел он, с грохотом сваливая кипу возле камина. — Тут какие-то социологические опросы, я даже разбираться не стал… Вижу — фамилии, адреса… Господи, шеф, что с вами?
— Привет, Денни, — сказал Андрей. — Спасибо, что вы остались.
— Глаз цел? — спросил Денни, вытирая со лба пот.
— Цел, цел… — успокоил его Изя. — Вы все не то уничтожаете, — объявил он. — Вас ведь никто не тронет: вы — желтоватая оппозиционная либеральная газетка. Вы просто перестанете быть оппозиционными и либеральными…
— Изя, — сказал Кэнси. — Я тебя в последний раз прошу: перестань трепаться, иначе я тебя выкину вон.
— Да не треплюсь я! — сказал Изя с досадой. — Дай кончить! Вы письма, письма уничтожьте! Вам же писали, наверное, умные люди…
Кэнси воззрился на него.
— Ч-черт!… — прошипел он и выскочил из кабинета. Денни устремился следом, продолжая на ходу вытирать лицо и шею.
— Ничего не понимаете! — сказал Изя. — Вы же тут все — кретины. А опасность грозит только умным людям.
— Что кретины — то кретины… — сказал Андрей. — Это ты прав.
— Ага! Умнеешь! — воскликнул Изя, размахивая искалеченной рукой. — Зря. Это опасно! Вот в этом-то и заключается вся трагедия. Сейчас очень много людей поумнеет, но поумнеет недостаточно. Они не успеют понять, что сейчас надо как раз притворяться дурачком…
Андрей посмотрел на Сельму. Сельма глядела на Изю с восторгом. И секретарша тоже глядела на Изю с восторгом. А Изя стоял, расставив ноги в тюремных башмаках, небритый, грязный, расхлюстанный, рубашка из штанов вылезла, на ширинке не хватало пуговиц, — стоял во всей своей красе, такой же, как всегда, нисколечко не изменившийся, — и разглагольствовал, и поучал. Андрей вылез из-за стола, подошел к камину, присел рядом с секретаршей и, отобрав у нее кочергу, принялся ворошить и перекапывать неохотно горящую бумагу.
— …А поэтому, — поучал Изя, — уничтожать надо вовсе не просто те бумаги, где ругают нашего вождя. Ругать тоже можно по-разному. Уничтожать же надо бумаги, написанные умными людьми!…
В кабинет просунулся Кэнси и крикнул:
— Слушайте, помог бы кто-нибудь… Девочки, что вы здесь зря околачиваетесь, а ну идите за мной!
Секретарша сейчас же вскочила и, на ходу поправляя перекрутившуюся юбчонку, выбежала вон. Сельма постояла, словно ожидая, что ее остановят, потом вдавила окурок в пепельницу и тоже вышла.
— …А вас никто не тронет! — продолжал разглагольствовать Изя, ничего не видя и не слыша, как глухарь на току. — Вас еще поблагодарят, подбросят вам бумаги, чтобы вы повысили тираж, повысят вам оклады и расширят штат… И только потом, если вам вздумается вдруг брыкаться, только тогда вас возьмут за штаны и уж тут несомненно припомнят вам все — и вашего Дюпена, и вашего Филимонова, и все ваши либерально-оппозиционные бредни… Но только зачем вам брыкаться? Вы и не подумаете брыкаться, наоборот!…