Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

— Я слышал, что они царапаются.

Однажды, когда ей исполнилось пятнадцать, после ее долгих просьб, отец взял ее с собой за еврейские ворота на Фондако деи Тедески, здание вблизи моста Риальто, где евреи и знатные люди совершали сделки. Отец думал, что она будет сидеть тихо, наблюдая и слушая, как он работает, высчитывая процент от ссуд и сравнивая свои цифры с подсчетами должников. Но она широко открытыми глазами смотрела на стройные ноги и подстриженные бороды купцов, прогуливающихся, смеющихся и беседующих. Он заметил направление ее взгляда и, против обыкновения, быстро завершив дела, за руку потащил ее, возмущенно кричавшую, домой.

Дома отец заставил ее подняться вверх по лестнице, приговаривая:

— Что за нечестивый спектакль ты устраиваешь! — Он втолкнул ее в комнату и, оглядывая ее лицо и тело, когда она, всхлипывая, лежала на ковре, резко сказал: — Ты — вылитая мать. Но тебе недостает ее сердца. Ты похожа на ее мать, которая отдалась разряженному в шелка павиану.

Потом он закрыл дверь и запер ее снаружи. Поздно ночью, ничего не говоря, он открыл дверь, чтобы она могла спуститься вниз к ужину. Но гнев ее был так велик, что она не вышла, пока на следующее утро он не отправился на Фондако деи Тедески.

Потом она сидела в кухне, задумывая свою месть.

В последующие годы разлад между нею и отцом все усиливался. Теперь он редко брал дочь с собой помогать ему в его повседневных делах, а если и брал, то она это ненавидела. Ей было отвратительно сидеть среди свободных, изысканных людей, отмеченной этим красным сердцем, знаком ее позора, и желтым тюрбаном, скрывающим ее густые длинные волосы. Когда отца не было, Джессика украдкой выходила из дома, тайно снимала свой еврейский наряд и отправлялась в свое излюбленное место, Мерчерию, где христиане покупали разные товары, разглядывали в лавках ювелирные изделия и красивые платья. Часто она ходила с сопровождающим — христианином, потому что нашла отраду в дружбе с неевреями — слугами в своем доме, как мужчинами, так и с женщинами богатых домов гетто — а таких там было немало — многие христиане искали работу. Отец нанимал их, так как они могли работать в Шаббат и в святые праздники, что запрещалось евреям святым Законом. Но дружба дочери с прислугой сердила отца: дочь не хотела общаться с молодыми женщинами своего уровня, но его компаньоны Риальто не раз видели Джессику в обществе слуги нееврея — смеющуюся, рассматривающую запретные для нее товары на Мерчерии. Он всегда увольнял слуг, как только узнавал, что дочь подружилась с кем-нибудь из них.

Шесть месяцев назад Шейлок выставил за дверь молодую женщину, с которой Джессика очень сблизилась. Джессика безучастно стояла на верхней площадке, когда он ругал девушку на ладино, обзывал ее проституткой за то, что она спала с христианином в своей каморке за кухней, этой христианской свиньей, богатым дураком, дарившим ей прозрачные шарфики и браслеты за ее тело — подарки, которыми она делилась с Джессикой, хотя он запретил дочери носить такие вещи! И какими еще вещами делилась она с его дочерью? Какой мудростью шлюхи, непригодной для праведных ушей?

Джессика ничего не знала об этих обвинениях в распущенности, пока не услышала, как ими осыпают служанку, которая скатилась по лестнице на улицу, потом вскочила на ноги перед глазеющими соседями и помахала рукой отцу Джессики, показав ему фигу, фигу Испании. Отец захлопнул дверь и увидел в коридоре Джессику, карие глаза которой пылали ненавистью. Он замахнулся, как бы собираясь ударить ее, но потом опустил руку и спокойно сказал:

— Иди в свою комнату.

Теперь он редко рассказывал о Толедо и об их долгом путешествии на восток во времена ее детства. А когда заговаривал об этом, то были замечания об испанском прошлом, колючие комментарии о позоре, которым она стала бы для своей матери, будь та жива, и как Джессика напоминает свою бабушку, сменившую свое имя Сара на Серафину и вышедшую замуж за никчемного пьяницу, сына такого-то. В своей комнате Джессика плакала от безысходности, сгорая от желания поговорить с каждой из этих женщин и удивляясь, как ей может так отчаянно недоставать матери и бабушки, которых она никогда не видела.

Она знала, что ее мать крестили в христианство, но она вышла замуж за еврея. Но что бы ни руководило ее матерью, это не было вынужденное заключение в гетто, этой тюрьме из диетических законов, женских обязанностей и ограничений в одежде. И что бы ее бабушка Сара, — нет, Серафина — ни хотела обрести в доме богатого идальго, это было наверняка нечто большее, чем простое легкомыслие, жажда праздной и легкой жизни. Возможно, ей хотелось настоящей близости с людьми, ее соотечественниками, среди которых она жила. А может, она желала, чтобы люди в ее городе не смотрели на нее косо и не шептали «еврейка», когда она проходила мимо.

Или чтобы красиво одетый парень из семьи, уважаемой в высших кругах общества, был недоступен для нее только из-за формы его «мужского достоинства»? Хотя, возможно, в Испании, размышляла она, у христиан и иудеев «мужское достоинство» одной формы. Евреи не рискнут там совершать обрезание; там все мужчины, похоже, такие, как, должно быть, Лоренцо…

Во тьме церкви Джессика вспыхнула и перекрестилась. «Не думай о “мужском достоинстве” Лоренцо перед образом Пресвятой Девы», — сказала она себе и прикрыла рот рукой, пряча улыбку.

В церкви было много людей, преклонявших колена перед образами святых, бормотавших молитвы приглушенными голосами. Отвернувшись от картины, Джессика прошла мимо рабочих, ремонтирующих колонны, и мимо священника, зажигающего свечи на алтаре. Она остановилась у другой часовни в дальнем конце левого крыла трансепта. Здесь в алькове стояла статуя Марии, соединившей ладони у груди и в молитве указывающей в небеса. Она была в синем одеянии, усеянном золотыми звездами, с нежным, полным необыкновенной любви лицом.

Джессика преклонила колена на твердом каменном полу, подложив под колени, как подушку, узелок с накидкой и еврейской шляпой.

— Пресвятая Дева, — тихо молилась она, — исцели меня! Научи меня, как стать свободной.

Некоторое время она стояла перед статуей на коленях, сложив ладони и глядя на Мадонну, а когда поднялась, то почувствовала себя спокойнее. Она направила свои стопы мимо рядов фигур святых, стоявших по сторонам трансепта и ведущих назад, в середину церкви.

Однажды она задержалась перед раскрашенной статуей Магдалины, к волнистым волосам которой какой-то проситель прикрепил настоящий серебряный гребень. Она улыбнулась статуе, и та улыбнулась ей в ответ своей деревянной улыбкой.

— Сестра! — шепнула Джессика. — Подруга.

За статуей мигнула свеча. Казалось, Магдалина подмигнула ей своим синим нарисованным глазом.

Выйдя из церкви, Джессика поплотнее свернула свою накидку и головной убор и снова сунула их под мышку. Расправила кружевную вуаль, небрежно приколотую сзади к волосам, и вышла из тени на церковное крыльцо.

Она брела по улицам, направляясь к Большому каналу, незаметно поглядывая на хорошо одетых христиан — мужчин и женщин, большинство которых шли парами или группами из трех или больше человек, поглощенные звонкой, похожей на звон колокольчика болтовней. У мужчин и женщин сверкали на пальцах и свисали с мочек ушей драгоценные камни, лисьи меха были наброшены на шелковые мантии, и поверх всего очаровательные белые жабо. Она отворачивала лицо, избегая взглядов немногих евреев в красных шляпах. Джессика чувствовала себя одинокой и немного пожалела, что не попросила слугу Ланселота пойти с ней. Но она не доверяла ему так, как доверяла девушке, которая была его предшественницей. И ей не нравилось быть у него постоянно в долгу, платя ему дукатами за молчание, терпя его насмешливые притязания на большее чем монеты — на ласку или поцелуй. Она опасалась, что дай ему повод, и эти просьбы могут превратиться в требования, и он попытается их осуществить.

Кроме того, в церкви, когда она смотрела на Магдалину, ей пришло в голову, что если она будет в нужный час стоять на пересечении Большого канала и канала ди Каннареджио, то сможет встретить свою подругу, услышать от нее новости о Лоренцо. И Джессике не хотелось иметь свидетелей этой беседы.

Воздух дрожал от стука и скрежета молотов, пил и зубил. Казалось, на каждом углу возводятся здания из мрамора и гранита, так же быстро, как на других углах они погружаются в воду. Двое рабочих прошли мимо нее, таща на тележках каменные глыбы и деревянные балки. Она услышала, как они болтают о Риальто, месте их назначения. Мост все еще достраивался, хотя ежедневно его заполняла толпа вкладчиков, купцов и ростовщиков. Она быстро пошла в противоположном направлении.

Когда колокол на Кампаниле пробил одиннадцать, Джессика, нервничая, стояла у подхода к Большому каналу, внимательно рассматривая плоскодонки, привозившие и увозившие пассажиров или грузы. Вдали показался большой резной нос очень красивой гондолы, и она, как птичка, подпрыгнула от волнения. В лодке было двое гребцов, одетых в красные с зеленым ливреи; искусно управляя своей изящной лодкой среди множества более мелких суденышек, они подвели ее к набережной. Один из мужчин потянулся и схватился за кольцо, торчавшее из стены причала, а другой в это время протянул руку назад, помогая подняться красивой женщине, возлежавшей под золотым балдахином, морща свой напудренный носик от запаха вонючей воды.