Мика Валтари - Золотое кольцо всадника

Я не стану называть тебе ее имя. Ты не найдешь его и в моем завещании, поскольку я иным способом позаботился о том, чтобы она никогда не испытала нужды и ее приданое было достаточно велико для любого достойного ее молодого человека. Возможно, мое высокое мнение о ее природном уме объясняется лишь тем вниманием, с которым она выслушивала рассказы пожилого человека. Однако я думаю, ее будущий муж обрадуется ее умению слушать и подавать осмысленные реплики — особенно если он захочет посвятить себя государственной службе.

Может быть, она выберет в мужья одного из благородных римских всадников, потому что эта девушка обожает лошадей. Ради нее я велел привести сюда из Рима мою любимую кобылу и снова начал ездить верхом. По-моему, эта девушка излечила меня одним своим присутствием и проявленным ко мне состраданием, тем более что наша дружба исключала изнурительное для пожилого человека пламя страсти.

Я уверен, что ты был раздосадован и, возможно, с ненавистью подумал о своем отце, когда белоснежный жеребец, выведенный от знаменитой Молнии императора Гая, внезапно исчез из твоей конюшни. В связи с этим мне было забавно напомнить самому себе, кем же в действительности является римский сенатор. Как известно, Гай решил сделать Молнию консулом, что и послужило истинным поводом для его жестокого убийства. Однако сенаторы себя явно переоценили. Не понимаю, на что они, собственно, обиделись? Я знаю многих из них долгие годы и потому смею утверждать, что сенату следовало найти более веский повод для расправы с Калигулой.

Я слышал, что ты, получив мужскую тогу, гарцевал на этом белом жеребце во время праздничной процессии членов всаднического сословия. Юноша твоего возраста не должен делать этого, Юлий, поверь мне. Вот почему я решил, что будет лучше убрать жеребца подальше от тебя. Я предпочитаю видеть на его спине разумную пятнадцатилетнюю девушку из тихой сельской глубинки. Кроме того, не забывай, что именно я содержу конюшню, хотя она и называется твоей.

Я не могу попросту отмахнуться от тех сплетен, что доходят сюда самыми разными путями. Читая эти записки, постарайся понять меня. Я отнюдь не намерен в чем-то оправдываться перед тобой. Можешь продолжать злиться на меня из-за своей неожиданно пропавшей великолепной лошади. Да, да, наливайся злобой, коли у тебя недостает здравого смысла разобраться, зачем это было нужно.

Я собираюсь преподнести этого жеребца ей в качестве прощального подарка, так как она не считает возможным принять на память обо мне золотую цепочку. Думаю, что лошадь она возьмет. Ее родители, используя жеребца как производителя, будут иметь с этого небольшой доход; к тому же улучшится порода местных, на удивление невзрачных, лошадей. Даже моя старая ласковая кобыла вызывает здесь зависть.

Когда я размышляю о собственной жизни, на ум мне частенько приходит притча, которую наверняка рассказывал тебе Линий, говоря об учении Иисуса из Назарета. Некий человек, отправляясь в чужую страну, дал своим слугам на хранение по одному таланту серебра. Первый из слуг зарыл свой талант в землю, а второй выгодно распорядился богатством и приумножил его. Так вот, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я похоронил свой талант; пускай это звучит нескромно, но я стократно умножил унаследованное мною. Ты убедишься в этом, когда увидишь мое завещание. Однако я имею в виду не только те ценности, которые можно видеть и осязать. Поверишь ли, я израсходовал на свои воспоминания почти вдвое больше лучшей египетской бумаги, чем мой отец, писавший Туллии из Иудеи. У тебя еще будет возможность познакомиться с этими его примечательными письмами.

Сказал хозяин слуге своему, который приумножил талант его: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многими тебя поставлю; войди в радость господина твоего»[82]. Я считаю, что это прекрасные слова, хотя и понимаю, что обращены они не ко мне, ибо я никогда не был ни добрым, ни верным. Но у Иисуса из Назарета есть необычный способ привлекать к себе даже тех, кто уверен, будто со всем справится сам.

Не прошло и недели, как я похвалился двум вздорным гостям, что никогда ни о чем не молюсь, и у меня так сильно заболел живот, что я стал просить Христа остановить кровотечение и не дать мне умереть. Лучшие врачи Рима не верили в мое выздоровление, и тем не менее болезнь почему-то отступила.

Здесь, в этом прекрасном месте, богатом минеральными водами, я чувствую себя здоровым и счастливым, точно вернулся в юность. К тому же во мне

зреет странная уверенность, что, хотя я ничего не обещал Иисусу из Назарета, я еще понадоблюсь для какой-то его цели.

Однако позволь мне добавить еще несколько слов об этой девушке с сияющими глазами, которая дарила мне такую радость, что при одном взгляде на нее сердце мое оттаивало.

Поначалу я не мог понять, откуда взялось ощущение, что я встречал ее раньше, но все в ней, вплоть до ее мельчайших движений, казалось мне знакомым. В порыве безрассудства я дал ей кусок мыла и благовония, которыми пользовалась Антония, и я надеялся, что давние и любимые ароматы сделают это сходство еще более очевидным.

Но случилось обратное. Тяжелый вязкий запах совершенно не подходил ее свежести. Поначалу это смутило меня. Но когда я ее поцеловал и увидел, как темнеют ее глаза, то вместо лица деревенской девушки передо мной возникли и лицо Антонии, и лицо Лугунды, и, что удивительней всего, лицо твоей матери в дни ее молодости. Я на какое-то мгновение заключил девушку в объятия — и тут же вспомнил всех тех женщин, которые были мне дороги. Я уверен, что после нее ни одна возлюбленная не войдет уже в мою жизнь. Мне повезло, ибо я получил более чем достаточно разделенной любви. Мужчина не должен требовать большего.

Я собственноручно дописал эти строки, когда сама судьба велела мне поставить последнюю точку в моих мемуарах. Только что сюда прибыл гонец на взмыленной лошади, и я узнал, что римский император Веспасиан умер неподалеку от Реате[83] в своем родовом имении. Ему не удалось отпраздновать свое семидесятилетие, но в послании сообщалось, что он пытался подняться и умереть стоя, поддерживаемый под руки своими близкими.

Народ о его смерти известят лишь через два дня, чтобы у Тита было время добраться до Реате. На ближайшем заседании сената мы провозгласим Веспасиана равным богам. Он достоин этого, ибо был самым милосердным, бескорыстным и добродетельным из всех императоров Рима. Не его вина, что он из плебеев. Однако, раз он станет Божественным, потребуется иная, официальная версия его жизни. Как его старый друг я оставлю за собой место в коллегии жрецов нового бога, тем более что раньше мне никогда не доводилось занимать должность священнослужителя. Это, дорогой сын мой, очень украсит список моих заслуг перед отечеством.