Андрей Валерьев - Форпост - 4

В итоге бельгийца уронили за борт, а Заказчик принял Изделие с оценкой «отлично «.

— Ермолаев, разворачивай. Идём домой.

Первый выход, продолжавшийся весь световой день, всех изрядно утомил. И новую команду, и гостей — пассажиров, и даже самого хозяина. Единственными, кто прекрасно перенёс морской вояж, были дети. Анечка и Ванюша выспались в личной каюте отца и теперь вместе с мамами сидели на верхней палубе и наслаждались видами на берег. Впрочем, разумеется, наслаждались их мамы и отец. Шезлонги, на которых женщины провели этот первый, по-настоящему жаркий день, были отодвинуты в сторону, а на крыше надстройки, которая и была, собственно верхней палубой, были расстелены одеяла. Иван лежал, положив голову на упругое бедро Манюни, на его животе сидела дочь, а под боком спал сын. Таня, тихо постукивая ложечкой, размешивала морс, а Маша перебирала своими восхитительными пальчиками волосы мужа.

«Как хорошо…»

Пассажиры рассосались, кто-куда и на кораблике воцарилось затишье. Часть гостей, после небольшой, но очень душевной пьянки, уползла в трюм и залегла на койки экипажа, часть осела в рубке возле рулевого и вела тихую и неспешную беседу. Солнце стало уходить за горизонт и окрасило всё вокруг золотым и оранжевым.

«Как красиво…»

Иван посмотрел на безмятежно улыбающуюся жену и вдруг ясно, отчётливо, с тоской понял, что ЭТО происходит в последний раз и больше ЭТО не повторится.

Никогда.

Маляренко понял, что он ПРОЩАЕТСЯ.

— Любимый, что?

Маша встрепенулась и внимательно посмотрела на мужа. Ваня через силу улыбнулся.

— Ничего.

И закрыл глаза.

«Ну вот и всё»

— МамТань, ну скажите хоть вы, пожалуйста. МамМаш. Скажите ему, а. Я умоляю вас.

Зареванная, с красным опухшим носом, «племяшка» стояла на коленях перед сидевшими с каменными лицами хозяйками. Шестнадцатилетняя женщина, одной рукой прижимая к груди орущего малыша, а второй держась за вновь выпирающий живот, подползла к Марии Сергеевне и попыталась поцеловать ей руку.

— Вика!

Таня не выдержала, подскочила и, подняв плачущую женщину, вытолкала её из комнаты.

— Маша, я не могу больше, — губы у немки дрожали, а на глаза навернулись слёзы, — надо что-то делать…

— Ничего не надо делать.

Голос Марии был резок и решителен. Хозяйка Севастополя угрюмо посмотрела на подругу.

— Мы и не сможем ничего сделать. Совсем. Ты его ВИДЕЛА?

Таня отвернулась и кивнула, глядя в окно.

— Видела. Он как…

Она прищёлкнула пальцами.

— Он…

— Да, он как хищник. Уже ничего кроме добычи не видит.

— Всё равно — я попытаюсь.

Таня, всё также глядя в окно, положила ладони на живот.

— Я ему скажу…

— Таня, — голос Марии странно притих, — ты… тоже?

— А ты…?

— Да.

Отревевшись, женщины стали решать, как быть дальше. Вернувшийся после демонстрационного выхода в море Маляренко с головой ушёл в приготовления к большому походу, по сути, переселившись на «Мечту «. Хозяин, своим волевым решением, рекрутировал в экипаж Франца, Игоря, Виталика и ещё двоих мужчин из Бахчисарая. Никакие возражения им в расчёт не принимались. Вопли и плач жён будущих путешественников Иван пропускал мимо ушёй, вместе с Гердом гоняя «морячков» по матчасти. И тогда испуганные женщины бросились к жёнам Хозяина. От слёз и истерик головы у обеих шли кругом, но сделать они ничего не могли. Иван не слушал даже их. Даже Марию Сергеевну. Маляренко вцепился в «Мечту» мёртвой хваткой и на всё остальное ему было наплевать. Последней каплей переполнившей чашу терпения подруг был утренний визит «племяшки» Вики, законной жены лейтенанта Ермолаева.

— Не надо ничего ему говорить. Ни о нас, ни о них. Летящий лом не остановишь.

Таня не поняла.

— Что?

— Ничего, — Маша устало обняла и прижала к себе подругу, — ничего. Я тебе потом объясню.

— Ванечка… — Тихий голос любимой пробрался в мозг, заставив Ивана прекратить расчёты по запасам продовольствия.

— М?

Перо автоматом продолжало ходить по серой рыхлой бумаге.

— Ваня… — Манюня осторожно, бочком, зашла в каюту капитана и остановилась у двери. — … ты…

Женщина осеклась. На неё смотрели чужие, незнакомые глаза. Жестокие, равнодушные и отрешённые одновременно.

— Ты чего-то хотела?

— Я… нет. Ты… на обед придёшь?

Человек за столиком, сплошь заваленным бумагами, отвернулся.

— Нет. Я занят.

— Сказала ему?

Таня со страхом смотрела на подругу. Такой потерянной она Машу ещё не видела. Та помотала головой и заплакала.

— Нет.

Сердце кольнуло.

«Он не вернётся»

Две недели «Мечта» болталась на траверзе Севастополя, отрабатывая манёвры и слаживая экипаж. Никаких особенных требований Иван к своим людям не предъявлял, поскольку даже самому тупому (или самому оптимистичному) человеку было ясно, что подготовить за месяц, даже за два, моряков, способных работать с парусами — невозможно. Герд честно старался объяснить и показать хоть что то, но Иван уже махнул на это дело рукой, решив, что основным средством движения будет двигатель, а паруса он будет использовать только при попутном ветре.

— Дядя Ваня, — в проёме двери каюты нарисовалась могучая фигура Михаила, — дядя Ваня, можно к вам?

Фигура мялась и не решалась войти. Маляренко удивлённо поднял глаза.

«Чего это с ним?»

Оказалось, что Миша тоже хочет в экипаж. Даже очень хочет. Отпускать свою ненаглядную Настеньку одну за тридевять земель он просто боялся.

— А как же сын?

Ваня постарался вложить в вопрос как можно больше издёвки и сарказма. Здоровяк вздрогнул и как-то уменьшился в габаритах.

— Ну…

— Не жуй сопли. — Маляренко, неожиданно для самого себя сорвался и говорил громко, зло, не щадя чувств парня. — Мне насрать, что ты хочешь, понял?! Главное — что хочу я. Уяснил? Не слышу!

— Дядя Ваня…

— Иван Андреевич или хозяин!

— Да… хозяин…

«Как они все меня достали!»

Каждая лишняя минута, проведённая в порту, выводила Ивана из себя. Цель, к которой он стремился все эти годы, была так близка. Всего-то несколько тысяч километров. А тут эти…

— Ты, — Маляренко сбавил обороты, — с нами не пойдёшь. Не из-за сына. А потому что у меня для тебя есть другое дело. Ваш сын будет жить в моей семье и ни в чём не будет нуждаться, пока вас не будет рядом. Понял? Так вот. У меня для тебя будет другая работа. Сделаешь — дом останется твоим. Нет — извини… ты не один тут бездомный.