Роберт Асприн - Мошенники времени
— Эй, я ведь не только помогал тебе. Насколько я помню, у меня были и другие причины, личного характера, убраться, к чертовой матери, с этой арены.
— Да, но… — Маркус помолчал и вздохнул. — То, что я сказал тебе в «Замке Эдо», Скитер… у меня не было права говорить так. Ни слова из этого. Я ведь никогда не узнаю, что же на самом деле произошло между вами с Люпусом Мортиферусом, поскольку меня не было там, а я знаю, что он — профессиональный убийца. Так что… кто я такой, чтобы судить?
— Угу. — Скитер помолчал немного, собираясь с духом. — Ну, если называть вещи своими именами, — он не смог скрыть горечи в голосе, ибо наконец говорил истинную правду о том, чем занимался, — я обманом вытянул или просто украл все до последней монеты из того, что привез из этой прибыльной поездочки. Вплоть до последнего медного аса и на что он тут у них делится.
Маркус долго молчал, разминая мышцы на спине Скитера до тех пор, пока они не превратились в подобие пудинга.
— Взрослеть можно по-разному, Скитер, и я все равно не имею права судить тебя, ибо я один знаю правду о тебе — то, как рос ты. Твое детство, Скитер, было куда страшнее моего.
— Что? Откуда, черт возьми, ты знаешь, как…
Маркус не слушал его. Он невесело усмехнулся.
— Поверь мне, Скитер, мое детство было настоящим адом. Но твое было гораздо хуже. Я вел себя как последний дурак, когда судил тебя так сурово.
— Черта с два ты был дураком.
Снова воцарилось неловкое молчание. Первым не выдержал и вздохнул Скитер.
— Значит, вы не судьи? Это так вы, Найденные, ведете свои дела?
— Во-первых, — Маркус надавил на мускул под лопаткой Скитера с такой силой, что тот не удержался от вскрика, — у нас нет «дел». Наша организация создана только для выживания тех, кто оказался оторван от своего времени в плену на Восемьдесят Шестом. Мы то, что Бадди назвал бы «группой поддержки». И нам приходится помогать освоиться на вокзале людям самых различных религиозных и политических убеждений, разных народов, мужчинам и женщинам. Не так-то просто руководить этой группой.
— Так ты и есть этот руководитель?
— Я?! — Маркус чуть не поперхнулся. — Великие Боги, никогда! У меня нет ни таланта, ни терпения для такой работы. — Короткая пауза. — Я правильно сказал? «Никогда» или «ни за что»?
У Скитера хватило ума не усмехнуться. У Маркуса не оставалось почти ничего, кроме уязвленной гордости, и Скитер не имел ни малейшего намерения добавлять новые ошибки к тем, что уже успел совершить.
— Да, — тихо ответил он, — ты сказал все правильно, Маркус. Но если не ты руководитель, то кто? Ты приспособился лучше почти всех остальных, ты умен и мог утвердить себя…
— Прошу тебя, Скитер! Есть другой человек, о котором ты можешь говорить так, но не я. — Он набрался духу. — Это Йанира и еще несколько других, отвечающих за отдельные задачи. Вроде того, как не допустить, чтобы хоть кто-то из наших голодал. — Маркус усмехнулся, видя удивление Скитера. — Знаешь ли ты, например, как долго нам пришлось убеждать Кайнана Риса Гойера в том, что мы не навеки проклятые почитатели дьявола? Зато теперь он ходит на наши собрания и высказывает очень даже здравые мысли.
— Уф. Я и не знал, что вы сумели организоваться так; я не знал даже, что у вас вообще есть организация. Но я так понял, что помощь вам не помешает. Видишь ли, я все равно спускаю почти все деньги на игру и прочую ерунду — подцепил привычку в юрте у Есугэя, — так что решил сразу отбирать часть и посылать вам, чтобы я мог сказать себе: вот я сделал хоть что-то достойное по меркам этого мира.
Он и сам удивился тому, как голос его дрогнул на словах «этот мир».
— Ты только подумай, как эти два моих мира борются во мне. Порой… порой мне кажется, будто они просто разорвут меня пополам. В самой глубине души я все еще мечтаю о чести идти в набег простым воином-якка. Но я ведь жил в той грязи и смертельной опасности, к которым они привыкли, Маркус, — целых пять лет жил. Жуткая жизнь, опасная и, как правило, до обидного короткая; и все же я тоскую по ней. А другая часть меня тянет в другую сторону, в сегодня, откуда я родом. В сегодня, где я ненавидел своего отца за равнодушие даже к тому, что я уже в восемь лет стал воришкой и жуликом. И я знаю, что Есугэй гордился бы мной, тем, как я жил эти последние годы. Но вот он я — меня терпят только за то, что я не краду у своих. Они ведь не понимают, что они — единственная семья, что у меня осталась. — Теперь пришел черед Скитера вытирать глаза. — Что ты там говорил насчет того, что я лгу сам себе? Может, ты и прав. Я и сам уже не знаю. Маркус промолчал, двигая своими волшебными руками вдоль его позвоночника, разминая больные мышцы.
— Я понимаю, это были горькие слова, — произнес он наконец. — Прости, что я сказал их вот так. Но мне ведь жаль тебя, Скитер. Если тебя поймают хоть несколько раз, Булл Морган отправит тебя в Верхнее Время под суд, а я потеряю друга… и не просто друга, а Потерянного.
Скитер так удивился, что даже перестал жалеть себя ненадолго.
— Потерянного? С какой это стати, ты ведь знаешь и мой адрес, и мой телефон…
— Нет, Скитер, ты не понимаешь. Потерянный — это человек из Нижнего Времени, которому нужна помощь, но который из страха или боязни, что его найдут, хоронится в вокзальных закоулках до тех пор, пока голод не вынудит его сделать что-то. Мы бессильны помочь таким, пока не найдем их. Они все равно что потеряны для нас, для всей Вселенной, пока не дадут о себе знать. И даже потом требуются недели, месяцы, а то и годы, прежде чем такие начнут доверять нам настолько, что станут Найденными.
Помнишь, Скитер, того валлийца, о котором я говорил, Кайнана Риса Гойера? Он как раз из таких. Потребовалось много недель, прежде чем мы смогли убедить его в том, что мы вовсе не охотники за его душой. К счастью, среди нас был один христианин — правда, из ранних христиан; он попал на вокзал через Римские Врата, — но ему все же удалось убедить Кайнана, что ему безопаснее будет — нет, что на то воля Господа — присоединиться к нам. — Маркус вздохнул — Это всегда так больно: знать, что где-то среди нас скрывается Потерянный, и не иметь возможности помочь ему.
Удивление охватило душу Скитера, не оставив места для сопливой жалости к себе.
— Уж не обо мне ли ты говоришь, Маркус? Ответ прозвучал в темноте почти неслышно:
— О ком же еще?
Это было уж слишком, чтобы переварить так, сразу. Скитеру буквально не оставалось ничего, кроме отступления.
— Угу. Ладно, спасибо за массаж. Думаю, до утра я уже не смогу пошевелиться. Все хорошо, Маркус. Я рад, что мы снова друзья. Ужасно тоскливо — терять единственного друга. — И с этими словами забылся сном.