Георгий Булавин - Новатерра
Отгулялся сокол ясный, отсвистелся,
Опростался, оконфузился, отпелся.
Отстрелялся сокол ясный, отбомбился...
Купол не раскрылся - и разбился!
Ой, горюшко-то, горе! (подхватили тенора)
Шмякнулся, откинулся, убился...
Ой, наливай помин души! (проревели баритоны)
Грохнулся, угробился, зарылся...
Ой, да все там будем рано или поздно! (добавил оптимизма бас)
- Чего?! - одними только одеревеневшими губами прошептал комбат. - Кто это отбоялся, опростался и убился?
- Уж точно не я! - снова развеселился невидимый собеседник.
- А кто?
- Да, всяких мы тут повидали, но такого давно не было... Неужто ещё не понял?!
Комбат понял. Уже понял. Понял всё... Всё, отрезвился! И навеки протрезвился... Но верить в это не хотелось, и он, медленно разворачиваясь и ещё медленнее раскрывая глаза, продолжил бессмысленный диалог:
- Что здесь происходит, батя?!
- Да ничего из ряда вон. Встречаем, как положено, никто доселе не жаловался... И давай, это, подём! А то развалился, как на пляже. Чай, тут тебе не Шарм-эль-Шейх, а Царствие небесное!
- Царствие небесное... - обречённо проговорил комбат. - Сподобился, значит, всё-таки...
- Да не тужи, соколик! - подмигнул ему плечистый, крепкий ещё седовласый старец в длинном белом хитоне, с массивным золотым крестом на груди, резным посохом в руках и ржавым ключом на власяном пояске. - Могло быть и хуже.
'Вот уж не знаю, что могло быть хуже смерти, - думал Твердохлеб. - Ах, да, здесь хоть рай, но есть же ещё ад!'...
Позади старца, выстроившись в две шеренги, над ним глумились ангелочки - посмеивались, потрясали луками, высовывали язычки, сворачивали кукиши. От каждого движения тело, как в гамаке, покачивалось на мягчайшей облачной перине. Панорама окрестностей небесной канцелярии, словно глухой оградой, была забрана насыщенным розоватым маревом, пронизанным молниевидными всполохами. Венчали этот своеобразный забор колоссальные золотые ворота, створки которых, к удивлению комбата, оказались заперты на пудовый навесной замок, более уместный в карцере Бастилии или в зернохранилище какого-нибудь захолустного колхоза 'Стальное вымя Ильича', к тому же такой ржавый, будто пролежал на дне морском со времён воплощения Христова. Хотя, собственно, удивляться нечему - в облаках, как известно, сыро...
То ли от излишней влаги, то ли от горечи утраты всего, что стало дорогим и близким в оборвавшейся так внезапно жизни, то ли от обиды на судьбу-мерзавку, то ли от чего ещё, но у комбата закололо в области затылка так, будто туда пробрался ёж. Вернее, целый дикобраз.
- Подём, ты, морда! Кому сказано?! - в манере дореволюционного унтера воскликнул потерявший терпение старец и чувствительно ткнул его посохом в голое колено.
- Полегче! - буркнул потерпевший и добавил про себя: 'Гляди, понравилось тут быковать!' - И никуда я с тобой не пойду!
- А тебя, душу забубённую, никто покуда к нам не приглашает, - добавил оптимизма ключник. - Подымайся, личность твою проверять станем. Сорок пять секунд - подём!
'Ах, вот оно что! - прямо-таки обрадовался комбат. - Значит, 'подём' - это 'подъём', а не 'пойдём'! Уже лучше'...
Ну, лучше стало или - с точностью до наоборот, вопрос риторический, но дикобраз утихомирился. Рассудок, сделав хоть какой-то здравый вывод, прибавил оборотов и, оценив ситуацию на основе не Бог весть сколь обширного запаса знаний в области религии и культов, подсказал комбату: хватит кочевряжиться, перед тобой не просто дед с ключом, но сам апостол Петр!
Комбат, как был - в одних трусах, вскочил, по колени провалившись в облачную массу, и вздёрнул судорожно растопыренную кисть к взъерошенной, взмокшей шевелюре.
- Так точно, товарищ апостол! Виноват, товарищ апостол! Представляюсь по случаю прибытия в рай: гвардии майор Твердохлеб!
- Ну, вот, другое дело, - самодовольно проворчал старец. - А насчёт рая ты особенно не торопись. Мы не зря тут службу reception блюдём: прибыл, убыл, командировочное предписание, паспорт, таможенная декларация... На то поставлены, чтоб всяких проходимцев гнать взашей. За вами глаз да глаз нужен! Сейчас личность установим, проверим сопроводительные документы, отзывы сослуживцев и соседей соберём, по учётам 'пробьём', с участковым побеседуем, обсудим материалы, вынесем вопрос на голосование, а там уже...
Он полистал затрёпанный блокнотик, морща при этом нос и шевеля морщинистыми губами. А комбату против воли пригрезился полусонный милицейский околоток. На крыльце перед монструозной двустворчатой дверью, отделанной вагонкой под растрескавшимся лаком, равнодушно покуривает сержант ОМОНа в бронежилете, с укороченным автоматом АКСУ на ремне. Бдительный пенсионер перед походом за картошкой въедливо изучает бородатые анфасы международных террористов, щурящихся с плаката 'Внимание, розыск!', - на рынке, дескать, всякий сброд прижился, глядишь, и эти сыщутся промеж редиской и укропом... Старшина-водитель глухо матерится, безуспешно пытаясь завести столетний УАЗик. Из вонючего 'обезьянника' слёзно просится по малой нужде протрезвевший за ночь и от того присмиревший интеллигент. Вчера он с размахом отпраздновал годовщину Великой Победы родного НИИ над облэнергонадзором, а после распевал на весь трамвай арию Ивана Сусанина из оперы 'Жизнь за царя' и громогласно поздравлял всех женщин мира с наступающим - в наступающем году - праздником 8 Марта. Дежурная смена дружно делает вид, что не слышит стенаний, - в отместку за то, что он, будучи доставлен 'куда следует', грозил нажаловаться лично Генеральному Прокурору и собрать под окнами этого 'бериевского застенка' многомиллионный митинг активистов 'Яблока'. А в насквозь прокуренном кабинете участковых инспекторов, потягивая из захватанных стаканов жалкую пародию на кофе, чинно беседуют апостол Петр и сосед комбата по подъезду, майор милиции Бушкевич.
- Приводов, выходит, не имел, - черкает в блокнотике святой привратник. - А в быту как? Может, пил, дебоширил, жильцов заливал, писа́л на стенах глупости всякие, пи́сал, опять же, где ни по́падя?
- Надписи, конечно, есть, но причастность к этому делу означенного Твердохлеба не прослеживается. Сигналов об нём не поступало, - отрицательно качает головой усталый участковый. - Характеризовался в целом положительно. По праздникам, конечно, выпивал... К слову, товарищ апостол, может - по пятьдесят на помин души?
- Хорошо бы, да нельзя, на службе я! И возраст, опять же, печёнка шалит... Давай уж с этим Твердохлебом закончим. Значит, майор, говоришь..?